Сатиры в прозе - Страница 56

Имея в виду впереди бал у губернатора и потом ночную пирушку у откупщика, я зашел к полковнику, чтоб отвести душу в умеренно-либерально-политико-философской беседе.

Я застал его за чтением нового обширного трактата о любви к отечеству; неподалеку, на случай отдохновения, валялся новый роман Поль де Кока.

Прежде всего мы, разумеется, разговорились о различных благодетельных реформах, ожидающих наше любезное отечество, потом о действии, которое они оказывают на обывателей. Оказалось, что это действие покамест ограничилось тем, что генерал Голубчиков сошел с ума в ожидании уничтожения откупов да председатель уголовной палаты запил мертвую в ожидании судебной реформы. Мы, разумеется, погоревали.

— Удивляться тут нечему, — сказал мне полковник по поводу неприятного происшествия с генералом Голубчиковым, — такая весть может поразить и более крепкие организмы.

— Какой, однако, удар для всего семейства!

Полковник только махнул рукой, как бы говоря: погоди! то ли еще будет!

— Странно одно, — продолжал он, — как это Иван Николаич до сих пор не приготовился! Посмотрите на меня: я уж давным-давно ко всему готов!

— Что, разве получили что-нибудь?

— Не получил, но получу!

Полковник сказал это с таким дрожанием в голосе, что я не сомневался, что он получил нечто, но до поры до времени скрывает. Любопытство задело меня за живое.

— Вот вы говорите, что генерал не приготовился, — сказал я, желая увлечь его в откровенную беседу, — да помилуйте, как же тут и приготовиться-то! Ведь он еще нынче утром получил радостное для себя известие!

— И все-таки надо было приготовиться!

— Да как же это, однако ж?

— Поверьте мне, что ничего нет легче. Нужно только соображение и христианское смирение! — возразил полковник и, немного помолчав, прибавил: — Да, главное все-таки христианское смирение, как там кто ни говори! — Полковник, который курил в это время трубку, стал дуть в нее с такою силой, что искры целым облаком посыпались на ковер. — Я был сегодня у обедни и молился, — продолжал он таинственным голосом, — только, когда пропели херувимскую, я вдруг почувствовал, как будто что-то кольнуло меня в самое сердце… Я, знаете, впал в забвение, стою и молюсь, стою и молюсь… Ах, что я видел в эту сладкую минуту! ах, что я видел! Скажу одно: с этого мгновения бремя жизни скатилось с души моей! с этого мгновения я… готов!

«Черт возьми! а ведь дело плохо, коль скоро полковнику видения являются!» — подумал я, невольно припомнив катастрофу, приключившуюся с генералом Голубчиковым.

— И представьте себе, друг мои, едва я возвратился из церкви, как мне подают письмо от одного петербургского приятеля: он у нас в штабе по секретной части служит… Не угодно ли полюбоваться!

Он подал мне дрожащей рукою письмо, в котором я прочитал следующее:

...

«Мы провалились, любезный друг Simon, и ты можешь укладывать свои чемоданы, не опасаясь на этот раз быть введенным в ошибку. На днях все покончено: нас не будет! Мы должны перестать существовать, превратиться в дым — мы и дела наши! Первою мыслью моею было, разумеется, подумать о тебе, и знаешь ли, что я придумал? На днях наши финансисты скомпоновали какой-то невинный проект по винной части: не удрать ли нам с тобой штуку, пристроившись по части хе-ресов и розничной продажи сивухи? Говорят, такой состряпали проектец, что пальчики оближешь; следовательно, надежда есть. А я, к тому же, коротко знаком с самим его сивушеством князем Целовальниковым, следовательно, и тут надежда есть! Вспомни, дружище, стишки: «Надежда, кроткая посланница небес»… и еще: «надежда утешает царя на троне» — дальше, хоть убей, не помню — и валяй в Питер! А не то и еще имеется в виду убежище: поговаривают, что учреждается серьезный надзор над пристанищами праздности и разврата и что по этому случаю также потребуется много деятелей. Что ж, можно махнуть и по части клубнички! Конечно, деятельность не очень почетная, но наш брат опричник за толчком не погонится: видали виды! Со мной, дружище, даже на днях случилось происшествие в этом роде. Послали меня за одним фигурантом — ну, я, разумеется, разлетелся, однако обращаюсь к нему учтивым образом: пожалуйте, говорю, так и так: наша прискорбная и даже, можно сказать, гадкая обязанность— ну, одним словом, все, что в подобных оказиях говорится. — А кто, говорит, вам велел брать на себя такую обязанность, которую вы сами называете гадкою? Да как хлопнет меня по щеке! Однако я не растерялся. — Вы огорчены, милостивый государь, говорю ему. — Да, говорит, огорчен… да как хлопнет в другой раз! Веришь ли, друг, ведь я выдержал — истинным богом! Только и сказал ему, что в другое время я, конечно, вызвал бы его на дуэль, но теперь и так далее, одним словом, все, что в таких обстоятельствах говорится. И за все это, за все такие, можно сказать, рылопожертвования — вдруг абшид! Но надежда еще блистает: не там, так тут исполнять священные обязанности долга везде сладостно!

Ожидающий тебя с нетерпением

Никифор Малявка».

— Однако вам еще не изменила надежда! — сказал я, прочитавши письмо.

— Не изменила-то не изменила, а все-таки больно.

Полковник размахнулся и ударил чубуком об стену.

— Больно, Николай Иваныч! Больно в особенности с точки зрения благородного человека! — сказал он, останавливаясь предо мною, — поймите, ведь наша служба была самая благородная! Ведь мы были почти… масоны!

— Ссс…

— Да, масоны! Это я берусь доказать, хоть и знаю, что в нашем отечестве масоны не допускаются. Но мы масоны очищенные, мы масоны, у которых, кроме любви к отечеству, ничего в предмете не осталось!