Сатиры в прозе - Страница 30

Артамонова. Я думаю, однако, что и в прежнее всякому чего-нибудь хотелось.

Пересвет-Жаба. Не смею с вами спорить, сударыня, но все-таки, если вам угодно будет сравнить недавнее прошедшее с нашим настоящим, вы сами удивитесь, сколько мы в какие-нибудь пять лет прожили! Пытливость ума какая-то… пароходы… акционерные компании… Нет, как хотите, а это шаг!

Вновь воцаряется молчание.

Приятно жить в такую эпоху, сударыня! Приятно чувствовать, как все это кругом обновляется, молодеет! Начну, например, с себя: конечно, я человек со средствами, мог бы существовать независимо… наслаждаться природою… увлекаться с любимым писателем в страны воображения… однако нет! В воздухе, знаете, что-то такое… так вот и подталкивает: действуй, действуй и действуй! (Махает руками.)

Кузнеев (умильно). Даже мы, старики, и мы это чувствуем, господин ротмистр!

Пересвет-Жаба (смотрит на Кузнеева ласково). А что вы думаете, ведь это правда! У меня сосед по имению есть, лет уж осьмидесяти старик… ну и паралич тоже… осьмой год недвижим лежит… а и он намеднись говорит: «Пожил бы, Станислав Казимирович, еще вот как пожил бы!» Эпоха такая!

Артамонова. Ну, пожить-то и во всякую эпоху хочется!

Пересвет-Жаба. Не смею с вами спорить, сударыня, но все-таки позволю себе продолжать думать, что в настоящей эпохе есть именно что-то живительное, возбуждающее. (Нюхает в воздухе.) Конечно… жить… то есть пользоваться земными благами… (скороговоркой) попить… поесть хорошего… конечно, такое желание законно во всякое время; но согласитесь, что в прежнее время не было ни этой пытливости, ни этой полноты, ни этого жару… а это великая вещь, сударыня! Всякому, знаете, хочется применить, провести что-нибудь… убеждение какое-нибудь эдакое… Я даже так полагаю, что со стороны человека, который имеет убеждения, было бы непростительно не выступить с ними на поприще гражданственности!

Кувшинников (в сторону). Эхма! кабы все это да в просьбу вклеить!

Пересвет-Жаба. Скажу опять-таки про себя. Я человек независимый, имею хорошее состояние, следовательно, мог бы, по-видимому, жить, ни в ком не нуждаясь. Однако я чувствую, что это было бы с моей стороны непростительно… даже подло… и вот я готов! (Декламируя.) Приветствую тебя, век пытливости! век изобретательности ума! век железных дорог и телеграфов!

Кувшинников (в сторону). Ахти-хти! и я бы готов, да этот чертов сын стракулист, кажется, всю просьбу испакостил!

Кузнеев. Это справедливо, господин ротмистр, что на зов отечества всякий из нас свою лепточку… (Делает крошечное движение рукой.)

Пересвет-Жаба. И возьмите, сударыня, что во всем это так… во всем это движение, эта жизнь! Начнем с нашего благонамеренного, нашего истинно благодушного начальника. Скажите на милость, когда же была видна такая заботливость, такое истинное христианское попечение обо всем? Чтоб все это было хорошо, чтоб все это благословляло, все радовалось… чтоб помещик был доволен, чтоб мужичок был счастлив… согласитесь, что никогда? Поверите ли вы мне, я даже в губернский город лет десять не ездил — так все это было противно! И вдруг теперь приезжаю — какое приятное изумление! Мостовая везде с иголочки… там бульварец… тут театрик… не тряхнет нигде… просто даже странно после прежнего безобразия! Нет, как хотите, а он не бюрократ! Он дворянин! именно дворянин! Есть в нем эта сила, это что-то неуловимое, это… это…

Кузнеев. Осмелюсь доложить, господин ротмистр, что был здесь, лет тридцать тому назад, начальником Федор Петрович Фютяев… тоже и театров и бульваров — страсти сколько настроили! а после них поступили генерал Вислоухов, и все это опять уничтожать начали!

Пересвет-Жаба. Да?

Кузнеев. Точно так-с. А Федор Петрович именно прямой начальник были! И так это строго себя против всех держали, что даже смотреть на них внушительно было!

Пересвет-Жаба. Ах, да не то! да не в строгости тут сила, милостивый государь! Тут просто что-то неуловимое… как бы это вам выразить? «Ну, сделай это, mon cher!» — и всякий сделает с удовольствием.

Кузнеев. Конечно-с, мерами кротости… это так! Однако осмелюсь доложить вашему высокоблагородию, что с купцами не всегда это удобно. Пойдут это у них сказы да рассказы, да отговорки разные — ну, а начальству не всегда досужно бывает.

СЦЕНА VII

Те же, Уколкин и Накатников (входят очень шумно и вообще выказывают развязность самого лучшего тона; одеты пестро; часто между собой перемигиваются, указывая на прочих соискателей).

Уколкин (чиновнику). В каком положении начальство?

Накатников. То есть в «положении» или уж в «состоянии»?

Уколкин. Joli!

Чиновник. Чай кушают-с.

Уколкин. А импресарио?

Чиновник. Прошли к ним-с.

Уколкин. Ну, волоките его сюда; скажите, что Тамберлик и Кальцоляри ждут… joli?

Накатников. Да вы не переврите: не скажите: «трубочист и канцелярия»…

Уколкин. Joli!

Чиновник. Сейчас-с. (Уходит.)

Уколкин (вполголоса, подмигивая на прочих действующих лиц). Катнем?

Накатников. Вальнем!

Уколкин. Как… как… как это ты давеча сказал: «вот он-он»?

Накатников. С пальцем девять, с огурцом пятнадцать, наше вам-с!

Уколкин. Charmant!

Артамонова (в сторону). Это, прости господи, что еще за скоморохи ввалились?

Пересвет-Жаба (очевидно заигрывает с Уколкиным и Накатниковым). Вот хоть бы взять, например, нынешнее молодое поколение… Скажу откровенно: я тоже был молод, и тоже в свое время не последнюю роль играл, однако, нет… не то! Не было, знаете, этого дельного взгляда, не было этого изящества, этой волшебной простоты, которая так очаровывает в нынешнем молодом поколении!